ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство) - Страница 48

Понятно, мы должны запретить враждебную нам агитацию. В наше революционное время мы не можем пойти на абсолютную свободу агитации. Но тут нужны величайший такт, величайшая осторожность. Нужно быть знакомым с историей искусства, чтобы разбираться в искусстве современном, чтобы точнее знать своего друга и врага. Нам нужно, чтобы враг обезвреживался, а в известных случаях просто пресекался. Для этого мы и создали Главлит. И сколько бы мы ни говорили, что цензура есть вещь позорная, я скажу, что ношение оружия тоже есть вещь ужасная, но что же делать? — пока мы должны еще носить его. Цензура является таким же оружием. Но она, как всякое оружие, требует, чтобы ею умело пользовались. Мы должны этому научиться. <…>

РУССКАЯ ВЫСТАВКА В БЕРЛИНЕ

Впервые — «Известия ВЦИК», 1922, 2 декабря, № 273. Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 94—100.

Различные ведомства и лица пошли навстречу Наркомпросу, замыслившему устроить выставку русского искусства в Берлине. Боялись, однако, затрат и больше чем сомневались в возможности какого–либо дохода в пользу голодающих доходов не будет, но затраты оказались ничтожными. Боялись равнодушия иностранной публики или низкопробности самих экспонатов; в этом отношении сейчас все сомнения рассеялись. Немецкая публика отнеслась к выставке с симпатией и интересом, немецкая пресса — живо и вдумчиво, и само немецкое правительство — в высшей степени корректно.

Надо отметить, что русские художники пожимали плечами и скептически ухмылялись. Для этого, впрочем, у них были свои основания: действительно, строго говоря, выставка устроена неправильно. Но если бы мы ждали времени и возможности устроить ее правильно, то мы бы ее никогда не сделали и не имели бы успеха, теперь уже определившегося.

В основу выставки легли наши закупки, преследовавшие главным образом цель помочь русским художникам в наиболее тяжелые годы.

Фонд этот во многих отношениях своеобразен. Во–первых, комиссия закупала больше произведений «левых» художников, чем «правых», — и совсем не потому, чтоб она была чрезвычайно пристрастна «налево», а потому, что «правые» художники за свои картины требовали цены, для тогдашнего нашего нищенского фонда неприступные, «левые» же продавали свои картины, так сказать, по нашей государственной таксе. Во–вторых, и те и другие вовсе не торопились продавать государству за его бумажные гроши лучшие свои произведения, а спускали второстепенные. Конечно, комиссия не допускала сбыта нам хлама, но и не могла настаивать на подлинно высоком уровне закупок. Наконец, многие и притом очень хорошие произведения были тогда же разосланы в провинцию, и не было времени вернуть эти картины к нам.

Отсюда глубокое недовольство многих художников (особенно петроградских) этой выставкой. «Мы–де там будем представлены недостаточно сильно».

Все эти недостатки, конечно, есть, и они сказались на составе выставки. Немцы получили не совсем правильное представление о русском искусстве. Им кажется, что «левое» направление превозмогает у нас и что близкие к реализму формы искусства у нас только доживают свой скучный век. Кроме того, немцы не увидели на нашей выставке, за редкими исключениями, действительно крупнейших произведений. Это печально. Но зато радостно, что и эта выставка второстепенных полотен, скульптуры и т. д., при всем левом флюсе, которым она в своей односторонности отличалась, в общем имела лестный для нас успех.

Прежде всего вне всякого сомнения стоит ее политический успех. Даже те, кто настроен к ней враждебно, не без шипения заявляют, что Советское правительство «еще раз доказало свои дипломатические способности организацией этой выставки».

Выставка, как известно, была устроена в помещении фирмы Ван Димен на улице Унтер ден Линден, на чрезвычайно льготных для нас условиях. Открыл ее представитель германского министерства народного просвещения доктор Редслоб весьма любезными словами. Одним словом, она предстала перед Берлином честь честью, и при этом как официальная выставка, ибо ее официальное название: «Русская художественная выставка, организованная Наркомпросом РСФСР».

Эмигрантщина, до сих пор пользовавшаяся монополией по части русского искусства, встретила все это со скрежетом зубовным.

Далее, вне всякого сомнения, выставка находит популярный успех и чрезвычайно посещается публикой. Средний немецкий зритель,. можно сказать, обрадовался, что увидел наконец кусочек жизни Советской России. По–видимому, белогвардейская «Россия № 2» так навязла ему в зубах, он до такой степени проникнут сознанием, что это не настоящая Россия, что поторопился увидеть подтверждение этим своим предпосылкам в нашей выставке.

Несколько более шаток наш успех в прессе; здесь сказалась не только разница во мнениях — от очень хвалебных до очень злобных и даже злостно клеветнических, — но и разлад самих критериев на Западе, о котором мы прекрасно знаем. Ведь и там есть свои «правые», свои «левые» художники и их почитатели, — и выставка, конечно, по–разному преломилась в этих различных слоях.

Я считаю небезынтересным представить читателям несколько выписок из важнейших немецких и французских журналов, давших отзыв о выставке.

На нервом месте здесь стоят не немцы, а французы. Известный молодой художественный критик Вольдемар Жорж в газете «Эр Нувель» посвятил нашей выставке целых четыре статьи.

В первой статье критик указывает на то, что эмигрантская Россия заполнила обильными излияниями своего художества Европу. Почти вся эмигрантщина группируется вокруг давно уже обветшавшего знамени «Мира искусства» Лукомский, Дягилев, Бакст являются столпами ее Это эмигрантское искусство на вывоз Жорж характеризует как «пестрое, этнографическое, националистическое, декоративное, странным образом соединяющее в себе мужиковство с академическим маньеризмом». Характеристика занятная и, по всей вероятности, правильная. Ко всему этому у «Мира искусства» и раньше была склонность, и я охотно представляю себе выставку эмигрантского искусства в виде очень большого и кричащего псевдорусского базара, столь любезного европейскому сердцу: лазурь, сурьма и позолота, вычурная резьба — словом, русский псевдонародный барокко, разумеется, пропущенный сквозь утонченную и искривленную душу барина. Вольдемар Жорж выражает величайшую радость, что из России наконец повеяло свежим ветром искусства, отражающего жизнь настоящего массового русского художника.